Третья бетская работа

[quartego]

Тебя, кажется, ждали
Название: Тебя, кажется, ждали
Автор:  marikiare
Пейринг: Рамон Альмейда / Ротгер Вальдес
Дисклеймер: мир и герои принадлежат Вере Викторовне.
Саммари: Жизнь - это Рамон и танец, танец и Рамон.
Заявка: признание в любви - первый раз - Альмейдой Вальдесу. Вальдес влюблен, но считал, что безнадежно.
Посвящение: написано для  Джедайт

Фик

У него широкие плечи, сильное тело, чёрные волосы, у него море в крови, ветер за спиной и солнце в глазах. Ротгеру кажется, что это видит только он, и тут есть два варианта: либо он такой проницательный, либо наконец-то сошёл с ума. Второе предположение кажется верным, потому что он впервые за долгие годы не понимает сам себя. Сначала смеётся, потом недоумевает, а потом накатывает осознание. Нет, Бешеный, ты не сошёл с ума - ты просто влюбился. Говоришь, любовь - нелепица? А посмотри на него. Один взгляд - и ты зачарован, на тебя даже девочки так никогда не действовали. Ловишь каждое движение, помнишь каждую черточку, бредишь им одним. Смешно тебе, Бешеный? Нет? Твои проблемы. Смеяться ты будешь всё равно, смеяться и шутить, потому что он улыбается твоим шуткам.
Ты гоняешь дриксов, устраиваешь пьянки в портовых тавернах, даришь жемчуга подружкам. Ты как будто летишь над землей, рядом с тобой люди оживают и стряхивают с себя былые беды, твоя улыбка не меркнет никогда. Ты умеешь быть серьёзным и понимающим, ты появляешься там, где нужен, ты один из лучших адмиралов флота. Боли и горю нет места в твоём сердце, там смех, танец и голоса кэцхен. Ты сам, добровольно впустил их в себя, потому что когда-то, поняв, что любишь мужчину, испугался впервые в жизни. Сам пришел к ним и попросил - нет, не забрать любовь, её бы ты не променял ни на что и никогда - но дать силы лететь дальше. Видеть его, жить рядом, шутить для него, но сохранять разум.
Глупо думать, что Рамон Альмейда может полюбить Ротгера Вальдеса, он, в отличие от сумасшедшего Кэналлийца, вменяем и адекватен. Кэцхен заменили потребность быть его на потребность быть просто рядом. И можно находиться в одной комнате, не ломаясь от желания прикоснуться хотя бы кончиками пальцев, можно месяцы пропадать в море, чтобы потом с горящими глазами докладывать об очередном рейде, можно травить байки зимними вечерами, пока альмирантэ на Марикьяре. Можно дышать, не видя его, двигаться и улыбаться.
Можно развлекать его своими выходками, лёгким ветром трепать ему волосы, все время ошиваясь поблизости. Можно одним своим присутствием убирать тревоги и заваливаться ночью с бутылкой вина, чтобы слушать, говорить и не делать даже малейших поползновений стать ближе. Ты счастлив этим, любой мелочи достаточно, чтобы продолжить танцевать, а боль и безысходность забирают горные ведьмы. Спасибо им за это, они - единственное спасение. Лишь танцуя, лишь смеясь, лишь растворяясь в мире, можно сохранить подобие разума. Он уже не совсем человек, он уже почти астэр, почти кэцхен - слишком много им отдал. Нет чувств - есть танец, нет желаний - есть танец, нет отчаяния - есть танец. Жизнь - это Рамон и танец, танец и Рамон.

Альмейда вернулся с Марикьяры, и желание увидеть его было нестерпимым. Пара бутылок кэналлийского - и в ночь, бегом по тёмным улицам, дорогой, выученной наизусть. Привычно влезть в распахнутое окно и привычно удивиться, что тебя, кажется, ждали. По крайней мере, на столе стоят два бокала и зажжённая свеча. Как и всегда, но… Ему слишком хочется верить в сказки. Альмирантэ ждет взбалмошного друга, не больше. Вальдес привычно сверкает улыбкой и открывает бутылки.
- За встречу!
- За встречу, Ротгер,- ах, как красива его улыбка… Здесь и сейчас, в полутьме нет и не может быть никого желаннее. И Бешеный впервые за долгие годы допускает ошибку - восхищенно замирает, всего на миг, но этого достаточно. Такого быть не может, но бокал аккуратно вынут из его рук и отставлен, а они стоят друг напротив друг друга, близко, просто недопустимо близко. В нем уже слишком много от кэцхен, и нет никакого смущения, ведьмы не знают, что такое моральные условности, он сам помнил, но сейчас забыл. Если есть губы - их надо целовать, и тем более, если эти губы желанны уже много лет. Ротгер запрокидывает голову и целует Рамона, а тот отвечает, без промедления, так отвечает, что темнеет в глазах. Они пьют дыхание друг друга, впитывают запах, проникают под кожу, навсегда, навечно оставляя в крови это сладкое безумие.
И разрывают тишину стоны и шёпот, и сплетаются тела, в первый раз, как в последний - жадно, жарко, исступленно. Губы-скулы-шея. Плечи-ключицы-живот. До бесконечности, до беспамятства, до сумасшествия.
Он здесь, Ротгер. Он твой, Ротгер. Он с тобой, Ротгер.
Такого не в состоянии долго вынести ни люди, ни астэры, и к рассвету они успокаиваются, первые лучи солнца освещают два тела на измятой кровати.
Рамон лежит, уткнувшись лицом в самолично спутанные чёрные волосы, крепко прижимая к себе любовника.
- Я люблю тебя. Не уходи, слышишь?
Ротгер резко распахивает сонные глаза
- Что?
- Не уходи, астэр недоделанный. Все что хочешь сделаю, только не уходи.