Даже не вернулся, а просто... не знаю, как сказать...
И ничего слэшного в виду я не имею!!!
На самом деле, я и сама прекрасно понимаю, что Ветер и Скалы в данной ситуации (а может, и вообще) несовместимы.
Тем более, если учитывать ситуацию с отцом Дика, с отравлением... Алва и без фона, создаваемого Диком, прекрасен и великолепен. А Дик и не на фоне своего эра (уже бывшего) проигрывает. Взять хотя бы ситуацию на празднике в Доре, где его спасла его глупость...
Но почему-то всё равно хочется, чтобы Окделл повернулся лицом к бывшему эру. Да, память об отце... Да, обещание отомстить...
А вот меня зациклило на идее фикс - и всё.
И стоит мне послушать песню - сразу воображение рисует
А песня... Как мне кажется, многое в ней совпадает.
Да, Иерусалим тут и близко не лежал. И храм тоже. Да и до последней зари для "монсеньора" далеко, надеюсь.
Но ощущение какой-то схожести всё равно есть. И дурацкая надежда, что верность оруженосца из Лаик - это не три года... Это хоть какая-то память, память не только плохого, но и хорошего. Если уметь его видеть.
Окделл изменился. Хоть и немного, но стал же он похож на своего эра??? Или я совсем ошибаюсь???
Хотя, наверное, некоторые строки ближе к трактовке относительно Алвы и Эпинэ:
Я твоими руками бью хрусталь.
Я твоими губами пью вино,
Я твоими глазами вижу сталь...
В общем, получился бред. Как и предполагалось.
Для непосвящённых или подзабывших - текст (автор, если не ошибаюсь, Лора (?))
читать дальшеИз небесных ладоней января просыпается манна
На оковы твои, на потерянный дом.
Кто блуждал по пустыне сорок лет, оказался обманут,
И остался рабом, и остался рабом.
Зачарованным Каем на снегу бьюсь над проклятым словом.
Расцветает ли роза, мой сеньор, нынче в вашем окне?
Кто натаскивал гончих, мой сеньор, в ожидании лова?
Кто останется бел там, где праведных нет?
Но были ранее мы с тобой одно.
Я твоими руками бью хрусталь.
Я твоими губами пью вино,
Я твоими глазами вижу сталь
Прополосканных ветром плащаниц.
Кровь рассвета, как рана на груди,
Припорошена пеплом
Сизокрылых синиц.
Коронованный пламенем, лети. Стало белое алым.
Медный колокол дня докрасна разогрет.
Проиграв королевство, мой сеньор, не торгуются в малом
На последней заре, на последней заре.
Это сладкое слово, мой сеньор, было вовсе не «вечность».
Смерть поставила парус, мой сеньор, на своем корабле.
Вы же поняли тайну, мой сеньор, вы составили «верность»
И дождетесь меня на библейской земле.
Там, где были с тобою мы одним,
Я твоею рукой сжимаю стяг.
Твоим горлом кричу «Иерусалим!»,
Я твоими глазами вижу знак
На нагих и молчащих небесах,
Где сияет, открытый всем ветрам,
Опрокинутой чашей
Наш нетронутый храм.